Дата публикации: 01.04.2025
0
8
Международный дискуссионный клуб «Валдай»
Скоро уже полтора десятилетия, как едва ли не самым популярным определением происходящего на Ближнем Востоке стало слово «трансформация». Трансформация обществ и экономик, политических систем и институтов, внешней̆ политики и международных альянсов, стратегий негосударственных и государственных акторов, региональных и глобальных держав – в общем, всего на свете.
И вроде бы такого срока должно быть достаточно, чтобы начали проясняться хотя бы общие контуры нового регионального устройства. Однако каждый̆ год происходит нечто, позволяющее начинать аналитические размышления вечными словами о неопределённости текущей̆ ситуации.
Изменения происходят по синусоиде. Бурные перемены начала 2010-х гг. сменились некоторым замедлением к концу десятилетия, потом началось новое обострение. Можно выделить четыре фазы этого процесса.
-
Первая из них продолжалась с 2011-го до 2013–2015 гг. (в зависимости от страны): это было время массовых восстаний, свержения режимов, ослабления государственности и интеграции умеренных исламистских сил в легальное политическое пространство большинства стран региона.
-
Вторая фаза, начавшаяся где-то в 2013–2014 гг., а где-то – в 2015 г., знаменовалась реваншем антиисламистских сил в Египте и Тунисе и формированием более определённой̆, чем на первом этапе, структуры вооружённых конфликтов.
Выборы в палату представителей̆ Ливии в 2014 г. зафиксировали формат внутригосударственного противостояния Востока и Запада, сохранявшиеся следующее десятилетие вне зависимости от изменений в институциональном фасаде политической̆ системы.
В Йемене начало военной̆ операции против «Ансарулла» со стороны коалиции стран во главе с Саудовской̆ Аравией̆ закрепило в 2015 г. расстановку политических сил – «Ансарулла» и бывшая правящая партия «Всеобщий̆ народный̆ конгресс» против «законного» правительства (шар‘ийа) и союзного ему, но фактически преследующего собственные интересы Южного переходного совета.
В Сирии ввод российского воинского контингента осенью 2015 г. позволил почти на десять лет сохраниться правительству в Дамаске, предоставив ему шанс пойти на политические реформы и продвинуться по пути политического урегулирования. Шансом Дамаск, как известно, не воспользовался. Как в Ливии и Йемене, в Сирии одновременно происходило переформатирование конфликта. В качестве самостоятельноӗ (и важнейшей̆) силы стали выделяться курдские формирования, появилась и взяла под контроль значительную территорию запрещённая в России организация ИГИЛ, а после введения зон деэскалации сирийская оппозиция, обосновавшаяся на подконтрольных Турции землях, приступила к формированию территориальных органов власти. Этот этап завершился в 2019–2020 годах.
-
На третьей фазе в последующие три-четыре года проявилась тенденция к снижению интенсивности вооружённых противостояний, но не к их урегулированию. ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в России. – Прим. ред.) вроде бы разгромили, по крайней̆ мере как территориальное образование.
Несмотря на множество инициатив по урегулированию конфликтов в Ливии, Сирии, Йемене, нигде не удалось добиться прочного мира.
В других странах, также проходивших через болезненный̆ опыт преобразований, наметилась тенденция к ослаблению политической̆ оппозиции и концентрации власти в руках правительств. Последние, впрочем, столкнувшись с серьёзными экономическими вызовами, не предложили новые общественные договоры, аналогичные тем, что долгое время обеспечивали относительную стабильность политических режимов ХХ века, – действовавшие тогда негласные соглашения предполагали некоторые ограничения политических свобод в обмен на безопасность и развитие. Однако в современных условиях нараставшей̆ международной̆ напряжённости, неопределённости, кризиса глобальных институтов управления, пандемии и шоков на продовольственных рынках дело с перспективами развития не задалось.
В Ливане, Ираке, Алжире и Судане прошла мощная серия протестов, в последних двух случаях завершившаяся свержением правительств. Если Алжир смог быстро от этого оправиться и восстановить внутреннюю стабильность, то в Судане всё обернулось очередным вооружённым конфликтом. Некоторые аналитики называли этот процесс «Арабской̆ весной̆ 2.0».
-
Четвёртая фаза разворачивается на наших глазах. В 2023–2024 гг. война в секторе Газа, деятельность «Ансарулла» в Красном море, эскалация на ливано-израильской̆ границе, обмен ударами между Израилем и Ираном и свержение Башара Асада в Сирии обозначили начало нового этапа.
Важно подчеркнуть – ни о каком его завершении речи пока не идёт.
Чтобы это произошло, в Сирии, Ливии и Йемене должны быть сформированы стабильные политические системы, необходима ясность относительно устройства Палестины, наконец, требуется преодоление политических кризисов в Ливане и Ираке, решение проблемы наёмников, а политической̆ власти ряда стран необходимо заручиться доверием общества и внедрить реальные программы развития.
Ничего этого нет. И откуда этому взяться, непонятно. Возможно, одна из причин трансформационного тупика состоит в том, что испытания, выпавшие на долю обществ региона, связаны с проблемами как институционального дизайна политических отношений, так и их идейно- смысловой̆ наполненности.
Удивительно, что, несмотря на событийную насыщенность последних лет, доминирующие в регионе политические нарративы демонстрировали завидное постоянство. В подавляющем большинстве случаев речь шла о сохранении одних и тех же трактовок реальности – либеральной̆, консервативной̆, исламистской̆, националистической̆. Каждая из них позволяла по-своему объяснять происходящее в мире, регионе и в конкретной̆ стране, постулировала свой набор ценностей̆, определявших отношение к переменам, реакцию на них и предполагала выработку тех или иных стратегий политического поведения. У каждой̆ такой̆ трактовки был собственный̆ набор сторонников и противников, конкуренция между которыми предопределяла тот или иной̆ расклад общественно-политических сил в конкретных ситуациях. Так, либеральный̆ лагерь после краткого периода воодушевления в 2011 году уступил позиции исламистам, но век их торжества тоже не был долог. На смену им пришли консервативные и националистические силы – казалось, этот поворот отражает на региональном уровне общемировую тенденцию последнего десятилетия. Однако падение режима Башара Асада позволяет говорить о возвращении в игру исламистов.
Всё это порождает ощущение бесконечного дежавю.
Проходят годы, сменяются поколения лидеров, преображается мир вокруг, революции переходят в стагнации, а повестка дня всё та же: бесконечные неразрешимые конфликты, обсуждение одних и тех же проблем общественного развития, попытки преодолеть дихотомии цивилизационного выбора.
Казалось бы, некое исключение из общего правила предложили страны ССАГПЗ (прежде всего Саудовская Аравия и ОАЭ), выдвинувшие ряд стратегических проектов развития, однако общей̆ региональной̆ ситуации это не изменило.
С политическими институтами всё иначе. «Восстание масс», начавшееся в 2011 г., стало испытанием в первую очередь не для нарративов, а для институциональной̆ архитектуры арабских политических систем, которая формировалась на протяжении десятилетий их независимого развития и попросту не была рассчитана на такое широкое политическое участие.
Именно это позволило многим специалистам в 2010-е гг. говорить о кризисе ближневосточной̆ (или арабской̆) модели государственности и вновь поднять вопросы, насколько вообще к региональным политиям подходит понятие государства-нации, существуют ли какие-то альтернативы ему, можно ли говорить о перспективах формирования новых общественных договоров в регионе.
Известные рецепты политической̆ транзитологии на Ближнем Востоке не сработали (впрочем, отдельная тема для изучения – работоспособны ли они где-то ещё̈, то есть в принципе). Несмотря на многочисленные заявления о верности идеалам демократии, реальной̆ поддержки институциональным изменениям в регионе со стороны Запада в должной̆ мере оказано не было, всё свелось к набору более или менее примитивных лозунгов.
Пертурбации продемонстрировали не только хрупкость ряда политических систем, но и значительную резистентность множества более или менее традиционных политических институтов: племён, семейно-клановых групп, этноконфессиональных общин и прочих. Их значительный̆ адаптационный̆ потенциал позволял выстраивать горизонтальные социальные связи даже в условиях критического ослабления государств, например в Ливане или Ливии. Парадоксальным образом устойчивость неформальных институтов снижала общественный̆ запрос на укрепление институтов формальных, которые в ряде случаев оказались и вовсе оторваны от социальной̆ реальности. Об этом свидетельствуют данные избирательных кампаний по всему арабскому миру, демонстрирующие критически низкую поддержку действующих элит со стороны обществ. Кроме того, в той же Сирии именно уничтожение каких бы то ни было механизмов обратной̆ связи между обществом и государством стало важнейшим фактором ослабления баасистов.
На системном уровне перед регионом стоят две задачи – выйти из порочного круга привычных трактовок реальности и восстановить баланс между формальными и неформальными институтами, укрепив, таким образом, государственность.
Авторы:
Виталий Наумкин - академик РАН, научный̆ руководитель Института востоковедения РАН
Василий Кузнецов - заместитель директора Института востоковедения РАН по научной̆ работе, заведующий̆ Центром арабских и исламских исследований Института востоковедения РАН
Данный текст представляет собой вводную часть доклада «Сирия и развилки ближневосточной неопределённости», подготовленного к XIV Ближневосточной конференции Международного дискуссионного клуба «Валдай» и Института востоковедения РАН. Полный текст по адресу https://ru.valdaiclub.com/
Источник: https://globalaffairs.ru/
Публикации, размещаемые на сайте, отражают личную точку зрения авторов.
dostoinstvo2017.ru
