Дата публикации: 09.06.2022
0
125
Курт Кэмпбелл и Рош Доши, ныне высокопоставленные американские чиновники, отвечающие за политику в отношении Китая, в своей статье в январском номере 2021 года Foreign Affairs утверждали [на сайте] что для региона Восточной Азии необходима система баланса сил. Используя в качестве инструкции исследование Генри Киссинджера о Венском конгрессе 1814-15 годов, они описали такой баланс как потенциальную основу «порядка, который государства региона признают законным». Насколько я мог судить, статья привлекла на удивление мало внимания, и для тех, кто находится за пределами Белого дома, остаётся непонятно, в какой степени подобное мышление влияет сегодня на политику Америки в отношении Китая. Тем не менее, упоминание о таком подходе к дипломатии, является идеей достойной изучения, особенно в то время, когда общепринято считать, что международный порядок переживает момент системного перехода.
Термин «баланс сил» является одним из наиболее часто используемых и неправильно понимаемых в современном английском лексиконе. Он используется в различных дисциплинах и отраслях промышленности, обычно для описания расположения определённых предметов или явлений относительно друг друга. Журналист Брайан Виндхорст, например, недавно описал серию плей-офф между «Бостон Селтикс» и «Милуоки Бакс» как серию, в которой «баланс сил [представляет собой] постоянно меняющимся» между командами в течение семи игр. В совершенно ином контексте Рей Харт пишет в «Якобинце», что «баланс сил в экономике» должен переместиться «от капитала к трудящимся». Такие различия в значении, по-видимому, подтверждают точку зрения историка Альберта Полларда - почти 100-летней давности - о том, что термин «может означать почти всё; и он используется не только в разных смыслах разными людьми или в разных смыслах одними и теми же людьми в разное время, но и в разных смыслах одним и тем же человеком в одно и то же время».
Для тех, кто занимается американской внешней политикой, эта концепция страдает от ленивого использования, факт, который порождает неправильное представление о её назначении и природе. Для некоторых это понятие является синонимом меры материальной мощи, будь то военной, экономической, финансовой или технологической. Например, Майкл Горовиц написал о том, как достижения в области искусственного интеллекта могут повлиять на баланс глобальных сил. Другие рассматривают это как инструмент или метод управления государством, но это, как правило, относится к определённой школе мысли - той, которая окрашена суровыми соображениями власти, лишённой этических принципов. В соответствии с этим Стивен Уолт критиковал отсутствие подхода к балансу сил в американском государственном управлении, однако концепция рассматривается как бездушная, механическое создание, действующее в неодушевлённой системе. Другие реалисты предпочитают рассматривать концепцию баланса сил как практичный, благоразумный подход к распределению власти в беспорядочном устройстве государств.
Как и многие другие термины, которые постоянно используются при изучении и в практике международной политики — например, реальная политика, государственные соображения, благоразумие, национализм, интернационализм и мировой порядок — существует потребность, относящаяся к определённому поколению, пересмотреть интеллектуальные и исторические истоки этих понятий, как они развивались с течением времени, а также способы их использования, причём неправильного использования в наши дни. Это происходит потому, что учёные и практики не столько пришли к определённым истинам международной политики, сколько остановились на определённых представлениях, обусловленных временем, в которое они живут. Сами идеи, как однажды выразился Альфред Вагтс, «подобны рекам, берущим начало в болотах или вересковых пустошах, а не из горного источника, и зачастую они видят дневной свет только после того, как пробегут много миль по подземным пещерам».
Руководствуясь этим образом, данное эссе рассматривает некоторые интерпретации концепции баланса сил на протяжении всей истории. Это носит скорее выборочный, чем всеобъемлющий характер и направлено на то, чтобы пролить свет на более старую, казалось бы, забытую разновидность этого понятия. В частности, это проливает свет на мнение о том, что поиск такого баланса не всегда преследует чисто личные интересы и самообразование. Вместо этого мы могли бы обратиться к более старым концепциям баланса сил, особенно к тем идеям, которые возникли в Европе в 15-16 веках. Здесь фундаментальный принцип заключался в том, что цель баланса сил основывалась не только на сохранении чьих-либо интересов, но и на более широких интересах или единстве целого.
Что бы это могло быть в наше время? Точное применение, если это имеет место, остаётся открытым вопросом, однако основная идея здесь заключается в том, что концепцию баланса сил следует понимать как нечто большее, чем механический или аморальный метод управления государством. Напротив это подход, который может считать своей целью этический порядок, признаваемый законным со стороны основных государств или групп государств в региональной или международной системе. Через осознание этой старой концепции баланса сил, мы сможем реализовать подход к управлению государством, который не только рассматривает взаимосвязь между властью и этикой как взаимосвязанные, но и обеспечить более прочную интеллектуальную основу в этот период системных международных преобразований. Российско-украинская война вновь сделала наиболее фундаментальные вопросы — о власти, морали, праве, институтах и порядке - чрезвычайно актуальными. Для политиков и аналитиков возвращение и расширение нашего понимания тех концепций, которые мы считаем само собой разумеющимися, а именно баланса сил между ними, является первым шагом к планированию и калибровке будущей международной системы.
Американские концепции баланса сил
В разное время в первой половине 20 века баланс сил высмеивался как устаревшая и аморальная форма дипломатии. Считая это традиционной практикой европейских стран, американские лидеры склонны рассматривать это по своей сути как дестабилизирующий и подход, таящий в себе большие опасности в политике для Соединённых Штатов. Президент Вудро Вильсон, отличившийся тем, что положил начало масштабному интеллектуальному движению американского государственного управления, основывал свои взгляды, отчасти, на философском отвращении к балансу сил. Вторя призывам британских политиков Ричарда Кобдена и Джона Брайта почти столетие назад — последний назвал это «отвратительным идолом» — выступая в январе 1917 года перед Сенатом, Вильсон утверждал, что «Только спокойная Европа может быть стабильной Европой. ...Должен быть не баланс сил, а сообщество сил; не организованное соперничество, а организованный общий мир».
Неспособность Лиги Наций предотвратить агрессию 1930-х годов, а также силовая политика, охватившая Восточную Азию, Восточную Африку и Западную Европу в течение этого десятилетия, побудили демократов в администрации Рузвельта, преемника Вильсона, выступить защитниками подобной идеи. Выступая в октябре 1943 года после завершения Московской конференции, государственный секретарь Корделл Халл подтвердил, что то, что Соединённые Штаты, Великобритания и Советский Союз планировали для послевоенного мира, должно и обязательно положить конец системе баланса сил, которая преследовала глобальную политику на протяжении веков. Аналогичной линии придерживался Франклин Рузвельт, который в своём последнем обращении к Конгрессу 1 марта 1945 года описал предполагаемые достижения Ялтинской конференции. «Это должно означать конец системы односторонних действий, привилегированных союзов, сфер влияния, баланса сил и всех других уловок, которые применялись веками — и всегда терпели неудачу».
Подобные заявления в сочетании со склонностью американских государственных деятелей 19-го века оставаться непричастными или «отстранёнными» от политики европейских держав, могут привести нас к мнению, что в исторических документах американская дипломатия традиционно не одобряет концепцию баланса сил. Но так ли это на самом деле?
Ни для кого не секрет, что американские лидеры осознают это явление в международной политике. В 1787 году Александр Гамильтон написал в 11-ом номере «Федералиста», что Соединённые Штаты должны быть арбитром баланса европейской конкуренции в новом свете. Десятилетия спустя знаменитая доктрина Монро 1823 года имела своей главной целью консолидацию американской власти в Западном полушарии, но, как справедливо отметил Чарльз Эдель, говорить, что американские лидеры не были заинтересованы в европейском балансе сил, означает дискредитацию их международных замыслов. Аналогичным образом, Теодор Рузвельт понял эту концепцию, и, хотя он якобы держал Соединённые Штаты подальше от европейских соглашений о балансе сил, он думал о мировом балансе в более глобальном масштабе - предпосылка, которая отчасти привела его к идее необходимости доминирования в западном полушарии. «Ни один другой президент не определял роль Америки в мире так полно с точки зрения национальных интересов и не отождествлял национальные интересы так всесторонне с балансом сил», - писал Генри Киссинджер о 26-м президенте. Опыт американской дипломатии в этом отношении побудил некоторых, в том числе Ханса Моргентау и Альфреда Вагтса, утверждать, что подобные идеи, привлекательные или нет, всегда были в центре внимания лидеров в Вашингтоне. Моргентау зашёл так далеко, что заявил, что, за исключением войны 1812 года, Соединённые Штаты регулярно «поддерживали любую европейскую державу, способную восстановить баланс сил, посредством противостояния и разгрома потенциального завоевателя».
Если баланс сил как метод управления государством в 19-м и начале 20-го веков был более завуалирован, то его применение в период холодной войны, кажется, стало более очевидным. Арнольд Вулферс писал в 1959 году, что эта концепция стала «тесно связанной с вопросами, имеющими непосредственное практическое значение для Соединённых Штатов и их союзников». Киссинджер и Ричард Никсон являются американскими государственными деятелями, которые, возможно, больше всего связаны с балансом сил, учитывая их политику в отношении Китая по отношению к Советскому Союзу. Как учёный, Киссинджер набил себе руку на изучении Венского конгресса и европейской системы в первые десятилетия после окончания Наполеоновских войн, но, хотя как практик он ценил это системное устройство, он также считал, что эта концепция коренным образом изменилась. «Сегодняшнее стремление к равновесию не следует сравнивать с балансом сил предшествовавших эпох», - сказал он в 1973 году, собравшейся в Вашингтоне аудитории. «Само классическое понятие «управления» балансом сил разваливается, когда необходимое изменение, требует настолько большого нарушение равновесия, что оно не может быть достигнуто ограниченными средствами». Он имел в виду современную идеологическую напряжённость — особенно между либерализмом и коммунизмом — и то, как эти противоречивые позиции в конечном итоге препятствовали общему понятию законности. Аналогичным образом, хотя и по другим причинам, Стэнли Хоффман описал неуместность этого термина: «Баланс сил, знакомый студентам, изучающим историю, - это прошлое; в нашем прошлом нет будущего».
Однако другие авторы этого десятилетия рассматривали это иначе, и концепция баланса сил стала больше ассоциироваться с гигантами реалистической школы международных отношений. Такие учёные, как Кеннет Уолтц и, позднее, Джон Миршаймер, считали, что баланс сил, в большей степени является реальностью международной политики, чем сознательный метод управления государством. Другими словами, национальные государства, действуя независимо и инстинктивно, естественным образом разовьются в сторону системы, в которой баланс сил будет наилучшим, на который они могут надеяться. Вальц утверждал ещё в 1954 году, что это было «не столько государственные деятели навязывают события, сколько события навязывают государственным деятелям». Таким образом, мотивы для достижения баланса сил стали рассматриваться как своего рода естественное условие, созданное сознательным или бессознательным стремлением к материальной власти.
Восстановление старой интерпретации
Исследователи западной политической мысли обнаружили подходы, напоминающие баланс сил ещё в Древней Греции. Следы этого действительно можно обнаружить, среди прочих, в трудах Ксенофонта, Фукидида и Полибия. Шотландский энциклопедист Дэвид Хьюм был одним из первых писателей, распознавший эти древние влияния. «Принцип сохранения баланса сил настолько основан на здравом смысле и очевидных рассуждениях, что невозможно, чтобы он полностью избежал древности», - утверждал он. «Если он и не был так широко известен и признан, как в настоящее время, то, по крайней мере, оказал влияние на всех более мудрых и опытных князей и политиков».
Однако более узнаваемая форма баланса сил, как в своей теории, так и в применении, уходит своими корнями в дипломатию итальянских городов-государств 15-го века. Именно в этот период такие державы, как Венеция, Милан, Неаполь, Флоренция и Папские государства, создали союзы, чтобы уравновесить, друг друга (одним из примеров был тройственный союз Флоренции, Милана и Неаполя против Венеции). Как выразился Франческо Гвиччардини, эти государства
неустанно следили за движениями друг друга, нарушая планы друг друга всякий раз, когда думали, что партнёр собирается увеличить своё доминирование или престиж. И всё это не сделало мир менее стабильным, а скорее сделало державы более бдительными и более готовыми к немедленному тушению всех тех искр, которые могли бы разжечь пожар.
Важно отметить, что именно в эти годы писатели начали осмысливать и пропагандировать такую практику, которую могли использовать в качестве инструмента или механизма государственные деятели того времени.
В 17 веке число авторов, изучающих баланс сил и высказывающих своё мнение о нём, быстро росло. Причины этого разнообразны. С одной стороны, эти десятилетия были периодом огромного прогресса естественных наук, особенно физике, что привело к появлению как новых подходов в понимании мира, так и к попыткам применить эти методы при изучении человеческих обществ. «Современный закон инерции, современная теория движения, - писал однажды Герберт Баттерфилд, - это великие факторы, которые в семнадцатом веке помоги изгнать духов из мира и открыли путь к вселенной, которая работала как часовой механизм». Это оказало важное влияние на тех, кто занимался политической жизнью среди сообществ. В большей степени, чем в предыдущие столетия, возникло ощущение, что проблемы, возникающие в результате политической и экономической конкуренции, могут быть решены с помощью новых, доступных решений. Баланс сил стал, «политическим аналогом ньютоновской физики», как заметил однажды Мартин Уайт.
Будучи одним из великих историков, исследовавших повторения концепции баланса сил в европейской истории, Уайт выделил, среди прочих явлений, доминирующие религии того периода. «Самым ранним стабильным равновесием» на континенте, было, по его утверждению, равновесие между католиками и лютеранами, закреплённое в Аугсбургском мире. Существовало также влияние теории «смешанной конституции», которая берёт своё начало в платоновской и аристотелевской политической философии, а также разработала свою современную форму для Нидерландов, Великобритании и Германии. Но одним из его величайших открытий это то, что метод баланса сил был использован Вильгельмом III, который вёл переговоры о первом и втором Великих союзах 1689 и 1701 годов. Оба объединения были созданы в мирное время и призваны противостоять могуществу Франции на европейском континенте. Хотя Вильгельм умер вскоре после заключения второго соглашения, его усилия помогли воплотить в жизнь Утрехтский договор 1713 года. Глубокий аспект этого дипломатического достижения заключался в следующем: принцип баланса сил был направлен на поддержание более широких моральных рамок, а именно «Христианская республика» (лат. «res publica Christiana») по всей Европе.
В 19 веке эту точку зрения относительно цели баланса сил отстаивали такие люди, как немецкий историк Арнольд Херен, который сказал о балансе сил: «Что необходимость его сохранения, во все времена было вопросом высшей политической мудрости». Рассматривать его как простое упражнение по балансированию материальных возможностей, предупреждал он, значит неправильно понимать его цель. «Ничто, кроме самой недальновидной политики, не будет стремиться к его окончательному урегулированию путём равного разделения физической силы различных государств». Другими словами, тем, кто стремится к балансу сил, необходимо иметь в уме понимание его конечной цели.
В том же столетии другой немецкий историк написал то, что стало одним из самых значимых размышлений о концепции баланса сил. Эссе «Великие державы» Леопольда фон Ранке 1833 года было посвящено изучению европейского порядка между правлением Людовика XIV и поражением Наполеона. Он утверждал, что баланс сил является ключом к сохранению такой системы. Более того, было что-то уникальное в том, как это понятие понималось в этот период - что-то, что в равной мере легитимизировало и оправдывало его существование. По его мнению, то, что европейские державы были частью более широкой европейской цивилизации с общей историей, позволило им разработать и реализовать баланс сил, в то же время этот баланс, при правильном соблюдении, позволял каждому сообществу продолжать развиваться в соответствии с ценностями, которые оно считало универсальными.
Возвращение государственного управления и роль идей
Написанное здесь было упражнением скорее в восстановлении, чем в воссоздании. Его цель состояла в том, чтобы пролить свет на старые и разнообразные подходы к концепции баланса сил, как способ расширения дискурса вокруг будущей американской внешней политики во всё более многополярном мире. Старые подходы, концепции и идеи государственного управления оказываются погребёнными под чередой событий и, что более важно, затеняются мифическими представлениями, которые возникают вокруг этих моментов или периодов истории. Историки и исследователи международной политики обязаны время от времени проводить раскопки и пересматривать эти более ранние прецеденты. Это делается не столько для того, чтобы раскрыть правду, сколько для того, чтобы понять, за что может ухватиться чиновник или аналитик, ищущий ориентир в водовороте сиюминутных целей.
Концепция баланса сил, как она понимается сегодня в Соединённых Штатах, имеет тенденцию либо нести в себе мрачный подтекст, подчёркнутый Ричардом Кобденом и Джоном Брайтом и выдвинутый Вудро Вильсоном, либо рассматриваться как бездушный подход самозваных реалистов. То, что потеряно - это иная интерпретация, которая рассматривает баланс сил как целенаправленный подход к государственному управлению, который может, а в идеале должен служить основополагающей структурой для урегулирования соглашений, которые придают международной политике некоторое подобие порядка.
На практическом уровне у правительств есть возможность взглянуть через эту призму на будущее сотрудничество и конкуренцию. В Индо-Тихоокеанском регионе — даже в Европе — правительства, похоже, борются за позиции. Возможно, есть преимущества, которые можно получить, стремясь сначала к балансу военной и экономической мощи, а затем к некоторым структурам, которые могли бы способствовать как диалогу, так и принятию решений по основным региональным вопросам. Однако, существенно, что основные заинтересованные державы считают своей конечной целью не прямую победу, а согласованный порядок, использующий основы этически или морали, которые в этот период правительства считают легитимными.
Таким образом, мы могли бы пойти каким-то образом на изменение или, по крайней мере, перенастройку понятной цели баланса сил во внешней политике. Такая точка зрения перекликается с идеями, выдвинутыми Хедли Буллом, Ричардом Литтлом и Майклом Шиэном, которые увидели в прежних интерпретациях некоторые важные ориентиры для разработки современной политики. Шихан, который написал отличное историческое исследование термина «баланса сил», утверждает, что современное понимание должно вернуться к его «гроцианской форме» (названной в честь голландского дипломата и юриста Хуго Гроция). Работая в период Тридцатилетней войны (с 1618 по 1648 год), Гроций сформулировал нормы и законы, которые, могли быть применены к более широкому международному контексту, поскольку общества имели общие характеристики и опыт. Это то же самое обоснование, которое лежало в основе работ более поздних исследователей международного права, таких как Ласса Оппенгейм, который написал в 1905 году, что «право наций может существовать только при наличии равновесия, баланса сил между членами семья народов».
Благодаря такому пониманию старых интерпретаций мы также подходим к более фундаментальному аспекту управления государством. В частности, как бы некоторые ни старались, этические соображения не могут и не должны рассматриваться отдельно от соображений власти или подчиняться им. На самом высоком уровне политики эти аспекты — власть и этика — сливаются воедино таким образом, что многие современные комментарии о международной политике скрывают. Возьмём один пример: когда такой писатель, как Элиот Коэн, один из великих мыслителей американской внешней политики предыдущего десятилетия, призывает будущих американских государственных деятелей и женщин отказаться от большой стратегии и перейти к управлению государством, мы впадаем в замешательство. Ибо не только стратегическое мышление в правильном понимании является важным аспектом государственного управления, но в его основе лежит самая фундаментальная дилемма политики — как найти баланс между этикой и властью, - которую западные мыслители (не говоря уже о других цивилизациях) пытаются разрешить на протяжении тысячелетий. И это далеко не семинарское занятие, вопрос разыгрывается в режиме реального времени. Глядя, например, на русско-украинскую войну, можно легко ответить на моральный вопрос. Политический, не очень.
Именно это принятие всегда актуальной, хотя и неразрешимой дилеммы власти и этики подводит нас к последнему пункту: роли идей на внутреннем и международном уровне и необходимости того, чтобы стратеги, особенно те, кто ориентируется на долгосрочную перспективу, были способны распознавать, а также бороться с влиянием и воздействием таких явлений. Когда его спросили, что отличает Джорджа Кеннана от других выдающихся американских дипломатов его эпохи, философ Исайя Берлин заметил о своём друге, что:
Интерес к идеологии. Определённого рода интеллектуализм. Идеи. Глубокий интерес и постоянное размышление с точки зрения взглядов, идей, традиций, того, что можно было бы назвать культурными особенностями стран и мировоззрений, форм жизни. Не просто ход за ходом; не шахматы. Не просто свидетельство этого документа, того документ, показывающего, что то, что они хотели, было северной Болгарией или южной Грецией. Но и менталитет.
Если мы сможем принять в качестве заповеди актуальность идейного, в отличие от исключительно механического мышления в управлении государством, мы сможем двигаться к пониманию того, как сами идеи менялись с течением времени, и являются ли, если вообще есть, старые интерпретации актуальными или применимыми к современным реалиям. «Идеи есть не что иное, как неустанная мысль человека, а их передача есть не что иное, как трансформация», - писал философ Бенедетто Кроче. В наше время понимание того, как концепция баланса сил менялась на протяжении веков, позволяет нам понять как её сложность, так и её потенциальную применимость к нынешнему и будущему управлению государством.
Эндрю Эрхардт - стипендиат Эрнеста Мэя по истории и политике в Гарвардской школе Кеннеди.
Источник: https://warontherocks.com/
В.Вандерер
Публикации, размещаемые на сайте, отражают личную точку зрения авторов.
dostoinstvo2017.ru
