Дата публикации: 18.06.2025
0
7
Солженицына сделал знаменитым Никита Хрущёв (Фото: DPA-PHOTAS-ИТАР-ТАСС)
Появление в советской печати произведения Солженицына «Один день Ивана Денисовича» стало одним из главных событий «оттепели». «Повесть, без сомнения, не имела ни малейшего шанса пробиться», – справедливо писал сын Хрущёва. Исключительно благодаря горячему одобрению Никиты Сергеевича «Один день» был напечатан, оказавшись единственным разрешённым сочинением на тему репрессий. Впрочем, ненадолго.
«Один день Ивана Денисовича» Солженицын написал в 1959 году. «Я в пятидесятом, в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? – вспоминал позже автор. – По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а – рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы. Задумал я так, и этот замысел остался у меня в уме, девять лет я к нему не прикасался».
«Написано с партийных позиций»
В октябре 1961 года к тому времени уже вышедший на свободу Солженицын прочёл речь поэта Александра Твардовского, произнесённую тем на XXII съезде КПСС: «Культа личности нет, но его инерция, его пережиточные отголоски ещё, к сожалению, находят место в литературе и вообще в нашей печати. К таким пережиточным элементам культа личности нельзя не отнести, например, то и дело прорывающийся в нашей печати тон неумеренного хвастовства, стремление видеть в жизни только воскресные дни, красные числа, и как бы упускать из виду все остальные рабочие дни недели, наполненные трудом, заботами и нуждами».
После этого бывший лагерник решился отнести рукопись в журнал «Новый мир», главным редактором которого был Твардовский. «Такое самооткрытие казалось мне тогда – и не без основания – очень рискованным: оно могло привести к гибели всех моих рукописей и меня самого, – считал Солженицын. – Тогда обошлось счастливо: Твардовскому, в ходе долгих усилий, удалось через год напечатать мою повесть».
Усилия Твардовского, по сути, были направлены на одно – расположить в пользу повести самого Хрущёва. Он понимал, что подобное произведение возможно будет напечатать только с личной санкции главы государства. В июле 1962 года Твардовский передал рукопись помощнику первого секретаря ЦК КПСС Владимиру Лебедеву. «В число многих его обязанностей входил и надзор за литературой, – свидетельствовал Сергей Хрущёв. – Лебедев пообещал Твардовскому улучить момент, доложить Хрущёву. В положительной реакции он не сомневался, нужно только всё правильно рассчитать. Подходящий момент выдался только в сентябре, когда отец отправился в Пицунду догуливать отпуск, прерванный полётом космонавтов Николаева и Поповича».
16 сентября 1962 года Твардовский с волнением записал в дневнике: «Солженицын («Один день») одобрен… Никита Сергеевич «прочёл» (ему читал Лебедев – это даже трогательно, что старик любит, чтобы ему читали вслух, – настолько он отвык быть один на один с чем бы то ни было). Прочёл и, по всему, был не на шутку взволнован».
«Отец любил такие слушания, они позволяли расслабиться, дать отдых натруженным глазам, – отмечал Сергей Никитич. – Если повествование оказывалось нудным, он позволял себе и вздремнуть. На этот раз отец слушал со всё возрастающим вниманием. Возможно, он впервые ощутил, как же всё происходило в те годы на самом деле. Именно ощутил. Одно дело читать справки о сталинских жертвах, в них цифры, фамилии погибших звучат абстрактно, конкретные судьбы не проглядываются. Что такое цифры? Подставишь нолик – станет в десять раз больше. Чего больше? Пудов урожая? Или людей, закопанных вповалку во рвах? И совсем другое – прочувствовать изнутри, через страдания героя литературного произведения».
Через месяц Хрущёв встретился с Твардовским, который сразу записал услышанное: «Ну, так вот насчёт «Иван Денисовича» (это в его устах было и имя героя, и как бы имя автора – в ходе речи). Я начал читать, признаюсь, с некоторым предубеждением и прочёл не сразу, поначалу как-то не особенно забирало. Правда, я вообще лишён возможности читать запоем. А потом пошло и пошло. Вторую половину мы уж вместе с Микояном читали. Вещь жизнеутверждающая. И написана, я считаю, с партийных позиций. Надо сказать, не всё и не сразу так приняли вещь. Я тут дал её почитать членам Президиума… Мнения сошлись на том, что вещь нужно публиковать. Правда, некоторые говорили, что напечатать можно, но желательно было бы смягчить обрисовку лагерной администрации, чтобы не очернять работников НКВД. «Вы что же, – говорю, – думаете, что там не было этого (жестокостей и тому подобного)? Было, и люди такие подбирались, и весь порядок к тому вёл. Это – не дом отдыха».
«Спасибо вам, Никита Сергеич»
«А я знал, что Хрущёву понравится, – говорил Твардовскому Солженицын. – Знаете, он всё-таки изо всех них – один. Человек». Данную оценку писатель не пересмотрел и позже. В воспоминаниях, написанных уже в эмиграции, Солженицын высказывался о Хрущёве с неизменным сочувствием. В частности, поведал о своей единственной встрече с главой государства: «Твардовский меня представил. Хрущёв был точно как сошедший с фотографий, а ещё крепкий и шарокатный мужик. И руку протянул совсем не вельможно, и с простой улыбкой сказал что-то одобрительное. И я испытал к нему толчок благодарного чувства, так и сказал, как чувствовал, руку пожимая: «Спасибо вам, Никита Сергеич, не за меня, а от миллионов пострадавших». Мне даже показалось, что в глазах у него появилась влага».
Разговор случился 17 декабря 1962 года в Доме приёмов ЦК. В тот день Хрущёв выступал перед творческой интеллигенцией – и немало внимания уделил сенсационной повести, появившейся в ноябрьском номере «Нового мира»: «Это не значит, что вся литература должна быть о лагере. Что это будет за литература! Но как Иван Денисович раствор сохранял – это меня тронуло. Да вот меня Твардовский познакомил сегодня».
Первый секретарь ЦК упорно отождествлял автора с его персонажем. А эпизод со строительством дома бригадой Шухова, видимо, запал ему в душу сильнее всего. Эту сцену Хрущёв вспоминал всякий раз, когда заходила речь об «Одном дне»: «Вот осуждённый, время кончилось, а у них ещё разведён раствор и он не израсходован; зовут уходить, а он говорит: как же пойдём, всё погибнет, давайте используем всё, а потом уйдём. Это человек, который незаслуженно осуждён, отвергнут, над которым издеваются, а он думает о жизни, о растворе. На кой чёрт ему этот раствор, когда его самого превратили в раствор. Вот произведение, описывающее об ужасных вещах, о несправедливости к человеку, и этот человек платит добром. Но он не для тех делал, которые так поступили с ним, а он делал для будущего, он жил там как заключённый, но он смотрел глазами на будущее».
В воспоминаниях, надиктованных Хрущёвым после отставки, главным противником публикации «жизнеутверждающей вещи» был назван партийный идеолог Михаил Суслов: «Тогда при обсуждении раздавались разные голоса. Вернее, один голос – Суслова. Он один скрипел «против», придерживался полицейской точки зрения: держать и не выпущать. Нельзя, и всё! Почему? Он не доверял народу. Боялся, как народ воспримет? Как он поймёт?! Народ поймёт правильно. Народ всегда правильно поймёт. Хорошее от плохого он отличит всегда, сможет разобраться! Чтобы не допустить повторения преступлений, их надо заклеймить, в том числе заклеймить в литературе».
Однако разоблачительный курс свернули сразу после того, как в октябре 1964 года соратники отстранили Хрущёва от власти. Был поставлен крест и на дальнейшей литературной карьере Солженицына в СССР. В 1974 году его лишили советского гражданства и выслали из страны. Поводом стало появление в западной печати второго, самого известного произведения автора – исторического исследования «Архипелаг ГУЛАГ».
Евгений Новицкий
Источник: https://versia.ru/
Публикации, размещаемые на сайте, отражают личную точку зрения авторов.
dostoinstvo2017.ru
