Предательство или политическая мудрость? Почему Георг V не спас семью Николая II

     После Февральской революции в России и свержения царя Николая II британское правительство сначала было готово предоставить ему и его семье убежище, а потом отказало. Какую роль в этом отказе сыграл близкий родственник Николая, британский король Георг V, и был ли у него другой выход?

 

 

    Эпиграфом к этому рассказу можно было бы взять слова Эмили Бронте из романа «Грозовой перевал»: «Предательство и насилие — это копья, заостренные с обоих концов: того, кто пускает их в дело, они ранят больнее, чем его противника».

    Британские монархи, за единственным исключением в лице Карла I, умудрившегося в результате ссоры с парламентом потерять голову, отличались удивительной способностью приспосабливаться к обстоятельствам.

    Каждый раз, когда над королевской семьей нависал дамоклов меч народного недовольства, они собирались с духом, перегруппировывались и выдавали своим подданным новую версию монархии, у которой была одна единственная цель: обеспечить собственное выживание.

    Самую большую жертву на этом пути принес Георг V, который бросил на алтарь своей династии своих же кровных родственников и близких друзей: царскую семью Романовых.

 

 

 

    Королева Виктория была дамой, во-первых, плодовитой, во-вторых, семейственной. Перед началом Первой мировой войны практически все королевские дома Европы были связаны с Британией родственными узами. Что вовсе не означало, что они друг друга любили.

    Кайзер Вильгельм, например, терпеть не мог своего дядю, короля Эдуарда VII. Главным образом потому, что британский король, в отличие от него, был в Европе очень популярным.

    Вильгельму же с самого начала казалось, что его ущемляют.

    При этом другие ближайшие родственники — Георг V и Николай II, друг другу искренне симпатизировали.

 

 

    Любопытно, что маленькие принцы подружились, несмотря на протесты бабушки — королевы Виктории, которая, так же как и ее подданные, считала русского медведя главным врагом британскому льву, еще со времен Крымской войны.

    Чувства эти были полностью взаимными, и подотчетное население российского царя считало, что самых больших козней следует ожидать именно от британцев.

    Перелом произошел благодаря дочерям короля Дании. Одна из них вышла замуж за будущего короля Эдуарда VII, а другая — за русского царя Александра III.

    Сестры продолжали дружить, невзирая на политику, и будущие государи-императоры с младых ногтей встречались на летних каникулах в Дании.

 

 

 

    Кузены походили друг на друга не только внешне (иногда их даже путали), но обладали и схожими характерами.

         Оба были стеснительными молодыми людьми, предпочитавшими одиночество шумным приемам, любили развлечения на природе, и оба находились под каблуком у своих властных и жестких матерей.

    «Я считаю тебя своим самым старым и самым верным другом», — писал Георг Николаю в 1894 году.

    Эта дружба возникла по двум причинам.

    Первая: мать Николая с самого раннего детства научила его отделять британскую королевскую семью — дорогого Джорджи (будущего Георга V), дядю Берти (будущего короля Эдуарда VII) и бабулю (королеву Викторию) от «гнусного» британского правительства, которое все время норовило прибрать к рукам азиатские территории, которые, как она считала, по праву должны были бы быть российскими.

 

 

    Вторая же заключается в том, что второго кузена, Георга, коллекционирование марок и стрельба по фазанам всегда интересовали гораздо больше политики.

    В конце концов и Виктория решила, что с русскими можно дружить. Тем более, что Николай женился на ее любимой внучке Алисе Гессен-Дармштадской.

 

    За год до этого русский принц приехал на свадьбу своего кузена и совершенно покорил королеву, которая сказала, что он просто душка.

Увы, сам цесаревич назвал британскую королеву «большим шаром на трясущихся ножках».

    Королева действительно была невысока ростом, а в старости и сильно растолстела.

 

 

    Виктория даже начала строить планы, в чем Николай может посодействовать британским интересам. Впрочем, ее подданные и политики по-прежнему относились к России без особого восторга.

    Но и сам Николай тоже строил козни против ближайших родственников своей жены. Говорят, что во время Бурской войны он подумывал о том, можно ли воспользоваться неудачной для Британии ситуацией, чтобы оттяпать себе кусочек ее владений в Азии.

    Однако этого не случилось — то ли потому, что он обещал «бабуле» не осложнять положение, то ли потому, что у России на эти эскапады просто не было денег. Может быть, ответа на этот вопрос не знал и он сам.

 

 

    В конечном итоге перед войной политическая обстановка в Европе сложилась такая же, как и родственные отношения в семье. Вильгельм на всех дулся, считая, что его недостаточно уважают, и вообще Германию обошли колониями, а Георг и Николай изо всех сил старались оттянуть начало войны, которая им совершенно претила и мешала жить в свое удовольствие.

    Но этой дружбе был положен трагический конец, когда британский король предпочел выживание собственной династии спасению жизни российского кузена.

 

 

 

    С уверенностью можно сказать только одно: после того, как Николай отрекся от престола, британцы сначала согласились принять его и его семью, а потом отказались.

    Главную ответственность за убийство царской семьи несут, разумеется, большевики, но и британский отказ тоже сыграл свою роль.

    Всего за несколько лет до начала войны Георг писал своему двоюродному брату: «Помни, что ты всегда можешь рассчитывать на мою дружбу».

    Однако, когда на одной чаше весов оказалась жизнь российской царской семьи, а на другой — возможное (хотя и маловероятное) свержение британской монархии, Георг предпочел не ставить под удар свои интересы.

 

 

    Причем, если до недавнего времени все как-то считали, что в отказе виновен тогдашний премьер-министр Ллойд-Джордж, то теперь появляется все больше свидетельств, что отказ все-таки исходил от британского монарха.

 

 

    Никто не знает, что думал по этому поводу король Георг V. Более того, мы не знаем, обдумывал ли он свое решение вообще. Всё, что нам известно о его мнении, было изложено в официальных сообщениях секретарей, дневниках близких друзей и в дипломатической переписке.

 

 

    Из этих документов следует, что поначалу он вроде бы хотел, чтобы Британия активно вмешалась в спасение семьи его близкого друга и родственника, а потом категорически возражал против их появления (даже временного) в Соединенном Королевстве.

    Где-то между этими крайностями затерялся вариант, когда-то ли британское правительство, то ли сам монарх были готовы поспособствовать предоставлению убежища для семьи Николая II в Испании или Франции, согласовав все условия с кайзером Вильгельмом, с одной стороны, и председателем Временного правительства князем Львовым — с другой.

    Все это, разумеется, происходило еще до Октябрьской революции и перехода власти в руки большевиков. И на этом этапе король, кажется, по крайней мере, не возражал против такого сценария.

 

 

 

    Это отсутствие четкой позиции короля соответствовало и неразберихе, царившей в то время в британских коридорах власти.

    Разные политические силы придерживались резко противоположных взглядов и использовали отчаянное положение, в котором оказалась царская семья в своих собственных целях.

    Одни считали, что Романовых не надо спасать хотя бы для того, чтобы умаслить самые активные организованные группы рабочих. Другие — что появление царской семьи спровоцирует рост революционных настроений в самой Британии. Третьи полагали, что главное — это по-прежнему сделать так, чтобы Германия продолжала воевать на два фронта и Россия из войны не выходила. А были и такие, кто считал, что спасение царской семьи поможет возродить почтение к монархии, которое к третьему году войны было уже изрядно потрепанным.

 

    Другими словами, в самой Британии царил огромный разброс мнений и настроений по поводу того, имеет ли смысл спасать царскую семью, и такая неопределенность продолжалась несколько месяцев.

 

    Доминирующим было мнение, которое активно высказывали два известных писателя — Томас Манн и Герберт Уэллс: свержение царской семьи может оказаться первой костяшкой домино, после падения которой посыплются и все остальные монаршие дома Европы. Манн такой сценарий очень приветствовал, Уэллса же он приводил в ужас.

 

 

    Есть целый ряд свидетельств, подтверждающих, что Георга V снедали те же самые тревоги.

    Осенью 1917 года ситуация для царской семьи становилась все более отчаянной. Остальным королевским семьям Европы пришлось все-таки открыто и четко формулировать свою позицию.

         И тут даже нерешительные монархи сообразили, что цареубийство может подать их собственным недовольным подданным плохой пример, и решили Романовых спасать.

    Однако было уже слишком поздно.

    К власти пришли большевики, правительство Ллойд-Джорджа подумывало о том, какую выгоду можно извлечь из нового политического расклада в России, и небольшое окно, когда царскую семью еще можно было спасти, плотно захлопнулось.

 

 

    Но справедливо ли утверждать, что Георг V попросту презрел узы дружбы и крови, элементарно струсив?

    С одной стороны, скорее всего, да. Но с другой, был и еще один фактор: российская царская семья была крайне непопулярна в Британии, причем, как среди правящей элиты, так и среди, скажем так, широких слоев населения.

    Предоставление убежища известному автократу с ведома и согласия конституционного монарха могло обернуться для последнего крайне неприятными последствиями.

 

 

    Конечно, Георг мог бы и промолчать. Однако его частный секретарь, лорд Стэмфордем, неоднократно и со все большим убеждением писал письма правительству, донося до него сомнения короля в целесообразности давать убежище царской семье, каждый раз, не уставая подчеркивать непопулярность сверженного царя, как в самой России, так и в Британии.

    В апреле 1918 года лорд Стэмфордем отметил в дневнике, что король все чаще стал получать письма от людей самых разных сословий, из которых следовало, что вопрос предоставления убежища Романовым широко обсуждался не только в рабочих клубах, но и членами парламента от Лейбористской партии.

    При этом, указывал Стэмфордем, все они крайне отрицательно относились к такой перспективе.

 

 

 

    Честно говоря, ни Ллойд-Джордж, ни его кабинет не нуждались в дополнительных аргументах, чтобы не предоставлять убежища царской семье.

    Более того, довольно многие британские политики винили лично Николая II в печальном внутреннем положении России в 1917 году, и им очень не хотелось спасать государя, который так глупо провалил войну.

    Примерно так же думали и французы. Где-то в это же время британский посол во Франции лорд Берти писал в Лондон, что французы считают русскую императрицу немчурой не только по рождению, но и по духу.

 

 

    По обе стороны Ла-Манша существовало неафишируемое единство мнений, что было бы гораздо лучше, если бы Романовых приютила какая-то третья, и, желательно, не участвующая в войне страна. Вполне могли бы подойти Швеция или Дания, но вот беда, приглашения из этих стран почему-то не последовало.

    Николай и его семья превратились во всеобщее политическое неудобство.

    К тому же, объективно говоря, вызволить из-под ареста бывшего царя и его семью было бы довольно нетривиальной задачей, почти наверняка обреченной на провал.

    Временное правительство, которому Романовы тоже страшно мешали, не хотело злить рабочий класс и отпускать царскую семью в спокойную ссылку.

 

    Даже для пришедших к власти большевиков ситуация была не намного легче. Какое-то время они даже носились с идеей устроить показательный судебный процесс, но потом и от него пришлось отказаться.

    Давайте говорить по-честному: живыми и Николай II и его семья представляли неразрешимую политическую проблему буквально для всех.

    Приняв решение об убийстве царской семьи, большевики этот гордиев узел просто разрубили.

    И только когда Романовых не стало, все вдруг заговорили об этой трагедии так, как будто бы их спасение в принципе было возможным, высказывать сожаления, что этого не произошло, и искать виноватых.